Когда мы говорим о годах нашей молодости, городах нашей молодости, о возлюбленных нашей молодости, мы говорим не столько о годах, городах или возлюбленных, мы говорим о нашей молодости. И всё, что с ней ассоциируется, окружено светлым, романтическим ореолом. Но если абстрагироваться от этого романтизма, навеянного нашей безвозвратно ушедшей молодостью, Баку периода конца 70-х, 80-х и уж тем более 90-х годов не вызывает у меня никакой ностальгии. Это был неприбранный, обветшавший город с дворами-крысятниками. Возможно, он был чуть более стильным по сравнению с другими советскими городами, но и Баку не миновали проявления социализма во всей его красе: талонная система, дефицит и очереди за всем и вся. Не хотелось бы снова упоминать набившее оскомину слово «застой», но именно так и было! От застоя убегали в застолье, чтобы отвлечься от реалий. К тому же Баку тех лет был уже отнюдь не безопасным городом: росла преступность, поскольку падал уровень благосостояния жителей. Это был советский город, а у меня ни по чему совковому никакой ностальгии нет. Абсолютно!
Дом, в котором я родился и вырос, находился на бывшей улице Солнцева на пересечении с 8-ой Свердловской. Этот район назывался в те годы Арменикенд, а дом был настоящей халупой. Всё вокруг уже снесли, а этот дом, почему-то, до сих пор стоит! У него нет никакой «бакинской тайны». Это классический «итальянский» дворик, и у меня нет никакой ностальгии ни по двору, ни по дому. Наоборот, я хочу, чтобы его, наконец, снесли. В этой части города, которую можно назвать midtown, не должно быть таких убогих, обветшавших сооружений. Не понимаю экзальтации многих бакинцев, которые постоянно восклицают: «Ах, мой дом, в котором я родился! Ах, мой двор, где я гулял!» У меня нет таких чувств по Баку моей юности.
Куда как больше мне нравится город сегодняшний. Да, он далеко не идеален, но я в нём чувствую себя комфортно. И у меня совершенно отсутствует пиетет по избитым понятиям типа «бакинский двор» или «бакинская улица». Я не смотрю назад. Я доволен тем, что вижу сейчас. Я вижу, что у Баку есть будущее, у него есть размах, есть стиль, поэтому этот город мне импонирует намного больше, чем город моей юности и молодости.
В детстве я никогда не играл ни в какие игры. Не любил футбол, шашки или домино, на шахматы мне не хватало усидчивости, а для игровых видов спорта — резвости. Мне больше нравились индивидуальные занятия: плавание, единоборства, качание в зале. В 23-ей школе, в которой я учился, а потом и в университете я был противно-правильным отличником.
Я никогда не жил в центре, за исключением тех лет, когда мои родители работали за границей. В те периоды я жил либо у деда на Хагани угол Зорге, либо у тёти на углу бывших проспекта Ленина и 28 апреля. Я редко бывал в районе Баксовета, однако именно эта часть Баку впоследствии стала для меня ключевой в моих исследованиях. Удивительно, но несмотря на близость к Ичери Шехер, в Крепость я захаживал нечасто, потому что она была достаточно недружелюбной по отношению к «чужакам».
Относительно памятным был первый курс на факультете востоковедения АГУ. Наш факультет располагался в очень приятном месте – в здании бывшей тагиевской женской школы. А далее – роскошное здание Исмаилийи, Сад Сабира, крепостная стена… Так что от 1985-86 годов у меня остались более тёплые воспоминания. Потом была служба в советской армии в её стройбатовском исполнении. А когда я вернулся, начался кровавый омут Карабаха, всё пошло кувырком… Город, как воспалённый аппендикс, взорвался гнойным перитонитом социального, этнического и прочих недовольств. Всё было чёрным и мрачным…
Одновременно с учёбой я работал на полную ставку в наркодиспансере. И это был не ужас, а тихая обитель, в которой я переживал это не совсем приятное время. Наркодиспансер был, пожалуй, единственным спокойным местом, где алкоголики и наркоманы вне зависимости от своего происхождения прекрасно уживались друг с другом, где не было озлобленности и ненависти. Конечно, эти люди были подвержены определенному пороку, но это порок не знал ни этнического, ни религиозного, ни социального подтекста! Это было своего рода показателем того, насколько больным было общество и внешний мир начала 90-х годов, когда единственной тихой обителью был … наркодиспансер. Я отдыхал там душой и телом…
Это был очень интересный опыт. Я проработал там около года и в принципе не жалею об этом… Надо сказать, что дома не были шокированы моим местом работы. Во-первых, это был неплохой приработок, в несколько раз превышавший мою стипендию, а во-вторых, это не мешало моей учёбе, ведь в наркодиспансере было шесть суточных дежурств в месяц. Я не брал денег с алкоголиков, был с ними достаточно обходителен, поэтому они относились ко мне с уважением и когда встречали меня на улицах города, часто бросались ко мне с объятиями, к ужасу знакомых и родных. Но почему-то именно на моих дежурствах они, как правило, имели обыкновение напиваться. Среди них было немало образованных людей, интеллигентов с ослабленным социальным иммунитетом, искавших в алкоголе забвение от реалий. А реалии за пределами наркодиспансера были более чем мрачными…
В отличие от моих подопечных, я не искал убежища в выпивке. На плаву мне помогало держаться чувство юмора и попытка отнестись ко всему происходящему с иронией. К тому же именно тогда, примерно с третьего курса университета, я увлёкся историей бакинских домов. Начались исследования чисто любительского характера, которые вылились в серию статей, сотрудничество с архивами. Фотографии, которые я находил в семьях бакинских старожилов, я относил директору Государственного Архива кино- и фотодокументов Азербайджанской Республики Нине Григорьевне Фищёвой. Это была удивительная женщина! У неё не было ни семьи, ни детей, ни желания иметь их. Её детищем был её Архив.
Когда я понял, что арабский язык мне не пригодиться, что востоковеды более не востребованы, я нашел для себя небольшую социальную нишу. Вот тогда у меня и возникло увлечение, которое впоследствии переросло в нечто большее.
После наркодиспансера и по окончании университета я около года проработал в школе №189, где преподавал русский язык и литературу. Моим следующим местом работы отец пророчил тюрьму, но я оказался в Интерполе, где задержался на четырнадцать лет вплоть до эмиграции в Канаду. И всё это время продолжал заниматься исследовательской деятельностью, публиковался, проводил экскурсии и даже вёл телепередачу. Сложилась какая-то двойная жизнь: с одной стороны, была официальная работа, а с другой — переводческая деятельность, участие в конференциях, учёба в Гарварде, исторические туры… Меня кормило то, чему я никогда не учился, а то, чему я учился, оставалось в каком-то параллельном мире…
Безусловно, невозможно представить себе Баку без Ичери Шехер, и я часто вожу туда своих экскурсантов. Но внекрепостная часть Баку является самой комфортной средой для меня и той частью города, которая стала главным предметом моих исследований. Если бы я владел сотой долей знаний о Баку, которые мне приписывают, я был бы счастлив, но реалии намного скромнее. Некоторые здания, которые меня интересовали, оказались снесены. В центре Баку множество домов, владельцев которых мне так и не удалось найти. Например, в районе «Шемахинки»… Причём, это не отдельные здания, а целые кварталы, над которыми, надеюсь, когда-нибудь мне удастся приоткрыть завесу неизвестности…
Если у меня и есть ностальгия, то она связана с городом, которого я не видел. Меня интересует Баку 40, 50 и 60-х годов. Я мечтал бы телепортироваться в Баку 1912 года хотя бы на одну неделю, чтобы выяснить историю тех домов и владельцев, которых я так и не установил. У меня есть исследовательский интерес к Баку, в котором меня не было физически, а тот Баку, который я видел в своём детстве, юности и молодости, у меня не вызывает ностальгии… Я увлечён Баку, которого нет, и мне импонирует Баку, который есть сегодня. Один город — два времени, а между этими эпохами – моё прошлое и настоящее, где, надеюсь, меня ещё ждут некоторые открытия…
Фуад Ахундов, историк-любитель, автор цикла телепередач «Бакинские тайны»
489 views
Замечательное интервью!
Дом на Тверской (театр «Ибрус») был построен и принадлежал Мир Таги Гусейнову. Моему прадедушке.